«Имейте в виду…»

Иван Данилович Самойлов – заслуженный работник культуры РСФСР, первый Почетный гражданин Свердловской области, народный академик Академии искусств и ремесел имени Демидовых, один из первых дипломантов премии академика Д.С. Лихачева…

Но когда говорят:

– Самойлов… –

то вспоминаешь не об этих почетных регалиях, потому что в памяти не они, а его внимательный, словно присматривающийся к тебе, взгляд, его деликатная манера вести разговор, и то, как он весь светлел, когда начинал рассказывать о «райских птицах», гнездящихся в простенках крестьянских изб или о «глазастых» солнечных наличниках часовни Александра Невского, той, что ныне стоит на Камушке в Нижней Синячихе, о «восхищенной красоте» Спасо­Преображенской церкви или «талантливом от Бога» уральском мастеровом народе…

Мне повезло, я никогда не видел Спасо­Преображенский храм в Нижней Синячихе поруганным и изувеченным – таким, каким его в 1965­м увидел Самойлов. Вот что он позднее записал в своем дневнике:

«В церкви совхоз разместил на бывшей паперти электрическую мельницу, в алтаре нижнего этажа – сушилку для зерна, остальное помещение занято под склад. Церковь находится на грани гибели. Крыша между колокольней и храмом раскрыта, купол второго этажа намок и позеленел, еще год­два и может обрушиться. Совхоз собирается выломать стену в нижнем алтаре, чтобы можно было заезжать туда на автомашине. Сильно разрушен главный вход, в стенах – проломы, частично выломаны оконные проемы. Штукатурка наполовину отвалилась, а кирпич выкрошился. Очень пострадали главки. Стенная роспись в нижнем этаже побита, в алтаре закопчена парами и сажей от сушилки…».

Руина.

И пустырь вокруг.

Вряд ли те мастера, кем Спасо­Преображенский храм «был начат постройкою 12 мая 1794 года», могли представить, что у кого­то поднимется рука на ту невиданную красоту, которую им предстояло воплотить в камне.

Но – поднялась. В недоброй памяти 1937­м.

К счастью, каменное тело храма – оно несравненно прочнее, чем храм тела человеческого. Это иногда дает надежду на спасение. Если вовремя приходит тот, кто может спасти.

Их судьбы – человека и храма – пересеклись и с тех пор оказались неразрывно связанны друг с другом в 1969­м. Теперь, когда вспомнят Спасо­Преображенский храм – сразу же вспомнят и Самойлова. И наоборот. И так будет всегда.

Что его тогда заставило добровольно взвалить на свои плечи этот тяжелый и опасный крест – начать восстанавливать церковь во времена воинствующего государственного атеизма?

Ответ Ивана Даниловича на этот вопрос для того времени звучал потрясающе невероятно: «Ведь красота же погибает!». Погибает памятник архитектуры. Культура русского народа погибает. Не мог стоять в стороне и смотреть. Кто­то должен же был спасать хотя бы то, что еще можно спасти…

«После возвращения с фронта пришлось мне много ездить по деревням. Придешь к кому­нибудь ночевать, смотришь – расписан простеночек, потолок ли. Эта роспись давно мне знакома по моему родному дому в деревне Исаковой. К сожалению, народная живопись уходит в прошлое. Переселяются хозяева на новое место, а старую избу без раздумья пускают на дрова. То в поленнице, то в хлеву увидишь раскрашенные доски, и сердце защемит. Ну и стал я просить у хозяев, чтобы отдали мне то, от чего они отказались…».

Потом стал собирать не только роспись, но и иконы, рукописные книги, резьбу по дереву, чугунное литье, вышивку, вязанье…

Хранить все это богатство становилось все труднее, пристраивал, где мог – в подвале райисполкома, в амбаре у племянника…

И мечтал о музее народного творчества. И решил восстановить и превратить в музей погибающую Спасо­Преображенскую церковь в Нижней Синячихе.

С 1965 года он снова и снова ходатайствует о том, чтобы Спасо­Преображенский храм был взят под охрану государством, как памятник архитектуры республиканского значения, и, в конце концов, через четыре года, в 1969­м добивается своего. Но еще ранее, в 1967­м, он сколотил бригаду плотников и начал реставрационные работы, причем, сам составил проект реставрации, предварительно изу­чив методику реставрационных работ П.Д. Барановского и опыт реставрации церквей в Пскове, Новгороде, Суздали, Костроме…

Григорий Перовских, Иван Немытов, Василий Букин, Валентин Немытов и Александр Окулов – старые мастера из Нижней Синячихи, все – плотники от Бога, именно им было суждено возродить порушенную красоту.

Через много лет Иван Данилович напишет:

«Врезалось в память, с какой истовостью и просветленностью мы брались за работу. Труд предстоял громадный. Чтобы одолеть такой, нужно было, как в старину говорили, снять с себя и крест, и пояс. Я наперед знал, что от меня могут потребоваться не только знания, упорство, здоровье, но и весь остаток жизни. Ну, что же, лишь бы удалось задуманное – оно всего этого стоило».

Тогда Самойлов оценил стоимость реставрационных работ в 72 тысячи рублей. Для сравнения – реставрационные мастерские в те годы такую работу выполняли за 300­400 тысяч. Разница в цифрах объясняется просто: Самойлов все, что мог сделать лично, добровольно взвалил на себя – он был и руководителем, и бухгалтером, и составителем смет, и кассиром, и штукатуром, и маляром, и грузчиком.

И не получал ни копейки за свою работу.

Других вариантов у него просто не было, работать по­другому – значило загубить все дело. Сегодня это кажется нелепым, но реставрацию Спасо­Преображенской церкви Самойлов вел на общественных началах, в свободное от основной работы – а он работал районным землеустроителем – время: после рабочего дня, в выходные дни, во время отпуска… Ни материалов, ни денег на проведение реставрационных работ просто не было. Из той и так сверхпредельной суммы, что Самойлов заложил в смету, ему, «с кровоточащим сердцем, удалось за все время реставрации изыскать 52 тысячи 218 рублей». И изыскал он их только потому, что не сидел и не ждал, когда кто­то их, может быть, когда­нибудь даст, а ходил, умолял, доказывал, требовал, доставал, выбивал – короче, делал все, что только мог сделать. Любой другой на его месте пришел бы в отчаяние, бросил все.

Вот горькие свидетельства из его дневника:

4 апреля 1974 года

«Ездил в Свердловск на базу «Средуралхимснабсбыт» вымаливать краску. Обратился к начальнику управления… Впрочем, когда я его увидел еще в приемной, понял, что к нему обращаться бесполезно. Он сразу спросил: «А зачем восстанавливать церковь, какую пользу она дает?». Для него красота и польза – вещи несовместимые. Свинарник отремонтировать – это польза, а тут что…».

20 мая 1974 года

«Заключил договор с бригадой штукатуров из пяти человек. Люди уже работают четвертый день, а у меня нет ясности, где возьму деньги рассчитаться с ними. Сегодня обращался в Верхнесинячихинское строй­управление, на метзавод. Отказали…».

3 июня 1974 года

«2 июня бригада штукатуров закончила работу по договору. Сейчас их нужно рассчитывать, а денег нет. Получил сообщение из «Колхоза им.Чапаева»: правление отказало выделить мне обещанные две тысячи на реставрацию. А я на них рассчитывал, знаю, там возможности есть. Сегодня был на приеме у директора Алапаевского металлургического завода. Также отказал мне в помощи… Три дня работал в Синячихе, руки болят – изъело известкой».

30 июля 1974 года

«Ушел в отпуск и неделями живу в Синячихе. Бригаду штукатуров два месяца не могу полностью рассчитать. 26 июля снял со своей книжки 800 рублей, еще отдал 200 рублей отпускных. А то бригада уже стала на квартиру приходить в полном составе».

А это уже 1974 год.

Уже зарубцевались в душе следы от неприятных насмешек: «Чё ты привязался к этой церкви? Школу нужно ремонтировать, а он тут с церковью возится». Остались в прошлом упреки в райисполкоме: «Нехорошо получается, церковь реставрируют, а рядом стоит клуб в плохом состоянии».

Уже год, как идут наружные отделочные работы, известь для которых заложили гасить в утепленную яму еще восемь лет назад – как и положено по «рецепту» старых уральских мастеров. Уже год, как сняли леса с восстановленных глав храма…

Но пройдет еще долгих два года прежде, чем в дневнике Ивана Даниловича появится вот эта запись:

10 сентября 1976 года

«Сегодня завершили полностью наружную реставрацию Спасо­Преображенского храма. Длилось это семь лет, и вот все позади. Не верю, что это так. Я все лето возил, возил кирпич и думал – не будет конца. Ушло 36 тысяч штук. Цементу – тонн двенадцать. Доставал крохами: кто, что даст».

Нет, ничего бы не было сегодня на этом месте в Нижней Синячихе, если бы не Самойлов. Ничегошеньки.

Как и не было бы самого счастливого дня в его жизни – 16 сентября 1978 года – торжественного дня исполнения его мечты, которую он сам воплотил подвижническим трудом: дня открытия музея народного творчества.

«Наступил день, которого, думал, не дождусь. Сам себе не верю, как я все это осилил. Когда в начале двенадцатого вышел из музея и взглянул на площадь – не поверил своим глазам: вся она была занята людьми. Все нарядные, праздничные, лица веселые. А когда выступал на митинге и после, видел – многие вытирали слезы…

Первую экскурсию вел сам, после нее почувствовал себя плохо, разговаривать не мог, многие ко мне подходили, что­то спрашивали – не помню, что отвечал. До семи часов вечера народ лавиной шел в музей – и стар, и млад. Ребятишки годов четырех­пяти глазенки вытаращат и смотрят, не сходя с места. Вначале мы говорили, чтобы ноги хорошо вытирали. А потом уже на все махнули рукой, решили не омрачать всеобщее праздничное настроение – пусть идут. Пусть люди чувствуют себя свободно, особенно местные жители. Это их музей».

Сегодня Нижнюю Синячиху невозможно представить без достучавшегося до небес Спасо­Преображенского храма, без хоровода деревянных, непохожих друг на друга, часовен, без крепких крестьянских усадеб, без охраняющих их сторожевой башни, без ветряной мельницы, без всех тех построек, которые полвека назад обреченно умирали в покинутых или покидаемых деревнях и селах, и которые Самойлов разобрал по бревнышку, погрузил, перевез сюда и снова собрал.

Часовни в Нижней Синячихе стали появляться одна за другой в начале 1980­х, когда Иван Данилович начал осуществлять еще одну свою мечту – создавать музей­заповедник деревянного народного зодчества.

Первой он перевез сюда часовню Вознесения из деревни Карповой Верхотурского района. Записанная им в дневнике история ее переселения – обвинительный акт губителям русской культуры, всего уклада русской жизни.

8 апреля 1980 года

«Приехали в Карпову в шесть вечера. В совхозе попросил трактор и пять рабочих. Грузили машины до одиннадцати, отемняли. Шоферы ругаются, грузчики почти все полупьяные кричат: «Давай, давай!». Приходится самому показывать, что и как грузить. Иначе набросают, как попало, и половину не довезешь – дорогой растеряешь. Накануне выпал большой снег, около часовенки машины буксуют, приходится их таскать трактором. С муками загрузили машины, тронулись в путь. Ехали целый день – то колеса спускали, то горючего нет, то машина ушла не по той дороге. Часами не знаешь, как выйти из положения.

В Синячихе опять с трудом разгрузились. В совхозе была получка, буксировать машины с тракта было нечем. Выручил тракторист. На К­700 он шел в Ирбит, за десять рублей мне помог. Как ни трудно, но дело сделано. Полуживой заявился домой, весь в грязи».

К этой дневниковой записи остается только добавить, что разобрали эту часовенку прежде, чем начать грузить ее на машины, Самойлов на пару с Окуловым, вдвоем. И что деревня Карпова стоит на высоком берегу речки Пии, вокруг неё – самые благодатные для жизни места, но… нет в Карповой ни одного живого человека.

Только­только привезена часовня Вознесения, а Самойлов уже, проваливаясь по колено в весенней грязи, прыгая с кочки на кочку, спешит в деревню Кокшарову Верхнесалдинского района, где погибает еще одна часовня – Савватия и Зосимы Соловецких, построенная в конце XVIII века.

«Волновался: неужели ее разрушили? И вот, не доходя километра полтора до деревни, увидел – вроде торчит шпиль колокольни, а может и не он. Я сам себе все говорил: хоть бы уцелела. Наконец, увидел на южной окраине, при въезде, полностью всю часовню, с колокольней, хотя сильно обезображенной. От радости бежал почти бегом, готов был кричать: «Стоит, вся стоит!». Из деревни в обратный путь пошел, когда уже стемнело, было около 9 часов вечера. Пробирался по дороге на ощупь, сотню раз проваливался, в сапоги нагреб грязи и воды. Издали заметил – мигают фары, шофер мне сигналил, чтобы я не сбился с дороги…».

Он вернется за этой часовней спустя полгода, 12 ноября 1980­го. Когда грузил, на душе была тоска, сердце ныло.

«Хотел попросить помочь грузить часовню хозяина дома, где остановились, оказалось, он умер. Бригадир – уехал, есть еще скотник­пастух, но он сейчас тоже в отъезде. Больше мужчин в деревне нет. Пришлось просить женщин. Было мне не по себе. Я сам вырос в такой деревне. Кокшарова на краю гибели, осталось домов тридцать, из них половина пустые, а в остальных живут старики. Дома в запущенном состоянии, оторванные доски висят, в огородах хлам, сено и солома свалены на улице, дрова хлыстами – там же. А на южной окраине деревни женщины грузят в машину свою часовню, свое последнее теплое воспоминание, своими руками отдают в чужие места. Они не протестуют, какие­то безразличные, хотя между собой, я слышал, говорят: «Деревня осиротела».

Но не было у Самойлова других вариантов, не было у него тогда выбора. Почему он с таким волнением спешил по весенней распутице в Кокшарову, почему всю дорогу била в набат у него в голове одна мысль: «Цела ли еще?». Да потому, что накануне он ездил за другой часовней, в деревню Рогозину Верхотурского района, потому что узнал – нет больше этой часовни, два года уже как разобрана и увезена в Верхотурье, а там растащена по частям… Потому что помнил про «алапаевские Кижи» – деревянные храмы Кыртомского монастыря, сгоревшие в злосчастное лето 1972­го. Про красивейшую каменную церковь в селе Невьянском, разрушенную в 1977­м. Про многочисленные крестьянские избы, брошенные их хозяевами на произвол судьбы в «неперспективных» деревнях.

Другой вариант был один – разрушение, смерть.

Почему отрывал от почвы, на которой родились, от родных мест, которые сами – часть их неповторимого архитектурного облика? Пробовал восстанавливать на месте. Не дали.

Вот запись в дневнике от 9 августа 1983 года.

«Сегодня районное начальство предупредило меня, чтобы я не занимался реставрацией часовни Ильинской в деревне Кабаковой. А у меня уже леса сделаны, придется убирать. Я пытался объяснить, что часовня стоит на хорошем месте над рекой Нейвой. Она как храм Покрова­на­Нерли. Нет, говорят, не трогай. В Синячихе можешь этим заниматься, а в районе – не надо. Что делать? Получается, стыдимся себя, своей культуры? Видимо, относим себя к народу второго сорта… Когда в деревне Кабаковой делали леса на часовню, чувствовалось, что народ воспрянул, пробудилась в нем гордость за себя. Когда убрали леса, мне было стыдно смотреть людям в глаза и очень жаль их. Радость перед ними мелькнула, и я обратно у них отнял ее…».

В Нижней Синячихе Самойлов поставит еще часовню Александра Невского – ту самую, на Камушке, ротонду с «глазастыми» солнечными наличниками, перевезет ее из села Останино Алапаевского района; и восстановит, точнее, построит заново со своими плотниками, но так, как раньше строили, некогда стоящую на Белой горе в Синячихе кладбищенскую часовню Ильи Пророка.

 ***

…Этот коптящий небо черным дымом, чумазый хлебозавод, выкрашенный неприятной охрой, был мне знаком с детства – каждое утро я упирался в него взглядом из окна своего барака. Рядом с хлебозаводом зачем­то была разбита совершенно неуместная здесь площадь, на которой летом неизменно стояла бочка с квасом, а с наспех сколоченных прилавков продавали яблоки и болгарский перец. Иногда на площади раскидывал свой шатер приезжий цирк – в нем по стенам гоняли мотоциклисты, а по арене, приводя в восторг публику, совершал пару кругов на автомобиле медведь. От барака площадь была отгорожена летней пельменной – за ней по вечерам нередко пили, матерились и дрались.

Ничто тогда, в 1970­е, не напоминало о том, что этот хлебозавод когда­то был собором, который во время праздничных литургий собирал в своих стенах чуть ли не весь город. Свято­Троицкий собор – величественный белый пятиглавый корабль, простирающий к небесам ладонь мачты­колокольни – таким его тогда можно было увидеть только на старой фотографии в краеведческом музее: снимали в 1904­м, в дни, когда Алапаевский металлургический завод отмечал свое 200­летие.

Тогда, в 1970­е, он казался давным­давно прошедшим и навсегда утраченным прекрасным далеко, безвозвратным плюсквамперфектом…

 Хлебозавод покинул изуродованный собор в 1988­м. Покинул развалины, что от него остались: собора не было – были руины.

А в 1990­м завершилась реставрация Дома­музея П.И. Чайковского, и в город потянулись туристы. Высокие слова о прекрасной музыке, о той роли, которую сыграл алапаевский период в формировании личности великого композитора, о том влиянии, которое оказала на его творчество церковная музыка и разрушенный храм через площадь, тот самый, с которым связаны столь яркие детские впечатления… Контраст, конечно, был разительный. При реставрации Дома­музея П.И. Чайковского художники задрапировали окно, выходящее на разрушенный Свято­Троицкий собор, холстом. На холсте было сделано контурное изображение собора – такого, каким он был в 1904 году. Тогда восстановление храма представлялось делом очень и очень отдаленного будущего…

Но в Алапаевске был Самойлов.

19 октября 1990 года на сессии городского Совета он выступает с предложением о восстановлении Свято­Троицкого собора. 1990­й – это год перемен, больших ожиданий и больших надежд. И народные депутаты поддерживают это предложение. Сначала на должность руководителя реставрационных работ был объявлен конкурс. Но, как выяснилось, желающих не нашлось. И тогда председатель горисполкома А.Д. Шмулей предложил Ивану Даниловичу заняться восстановлением собора самому. Самойлов не мог не согласиться. И 14 марта 1991 года он был утвержден руководителем реставрационных работ.

Собор был в ужасном состоянии. Колокольня и барабаны глав храма разрушены до основания. Свод главного купола до отвесных стен разобран. Собор был расчленен на этажи – во многих местах в стенах пробиты проемы для сооружения потолков, врублены тавровые балки. Северо­восточная стена храма, десятки лет стоявшая без кровли, на всю высоту и толщину промокла. В приделе Алексия, человека Божия, где была устроена котельная, перепады температур вообще её разрушили. Из пола торчали брошенные за ненадобностью чугунные станины на бетонных основаниях. В окнах свистел ветер – сохранилась всего одна­единственная решетка.

За те полгода, что прошли с принятия решения о восстановлении собора, в стране произошли огромные перемены, но не благодатные, а катастрофические. Самойлов понимает, что помощи ждать неоткуда. И что снова придется идти своим собственным, уже проверенным на опыте путем – вновь взвалить на себя работу, которая обыкновенно выполняется целыми реставрационными мастерскими. Снова работать по «методу Самойлова» – то есть на общественных началах, без производственной базы, без материалов, без транспорта, без инженерно­технического персонала, без финансирования. На пожертвования и бескорыстным трудом. И снова, и снова терпеть несправедливые болезненные уколы: «Вы что, с ума сошли? Такое время, а вы решили какую­то развалюху восстанавливать!» или «Леса сделали, а больше никакой работы не ведут, медленно ремонт идет».

И не объяснишь им, потому что не поймут, что реставрация и ремонт – совершенно разные вещи. Что прежде, чем начать реставрационные работы, нужно изучить собор – ведь не в один день, раз и навсегда, он строился – нужно выявить все позднейшие надстройки, переделы, достоверно восстановить его исторический облик. Это разломать то, что возводилось веками, можно в считанные часы. Восстановить порушенное – на это уходят годы.

И все работы по восстановлению дорогостоящие, требующие «живых» денег. А вот их­то, «живых» денег, как раз и не было.

Зато были живые люди. Были те, кто с первых дней понимал, что совершается, и помогал, чем мог.

Был «алапаевский мастеровой народ», как их называл Самойлов. Те, кто работал с ним уже не один год, некоторые еще с реставрации Спасо­Преображенской церкви в Нижней Синячихе. Бригадир штукатуров И. Куренков, штукатур В. Тоскин, плотник А. Татаринов, кровельщики и монтажники высотных работ Н. Петров, С. Попов, И. Подойников, столяры Н. Лукащук и А. Беляев, каменщики М. Сабиров, А. Мельников, В. Бельских.

Были те, кто по зову сердца, некоторым под восемьдесят, приходил сюда день за днем и делал самую неблагодарную работу – очищали старые кирпичи, которые можно было снова использовать. Каждый день приезжал из Нейво­Шайтанского и работал бесплатно Н. Саргин, ежегодно вносили денежные пожертвования П. Евсюк и Н. Дедюхина, купила для алтаря образ Христа и семисвечник запрестольный А. Каргина, всех не перечислить…

Настенная живопись академического письма собора была почти полностью утрачена, в храме сохранилась лишь малая ее часть – её закрепил и выполнил тонирование художник­реставратор Леонид Юрьевич Кейт, он же сделал иконостас и вырезал из кедра царские врата.

Кресты, которыми увенчали главы – работу необычную, нужно было из медных листов выклепать сферические формы и соединить их сегментами – выклепал племянник Ивана Даниловича мастер из поселка Зыряновского Виктор Александрович Самойлов. А позолотила все семь крестов собора сусальным золотом жена Ивана Даниловича Анна Ивановна Самойлова.

И хоть Самойлов не ждал помощи от предприятий города и района, которые не работали неделями и месяцами, они, когда могли, не отказывали в просьбах, чем могли – помогали. АМЗ, Станкозавод, «Стройдормаш», «Фанком», ДОК, НАМЗ, ВСМЗ, воинская часть, Махневский песчано­гравийный карьер, ДРСУ­5, АУЖД, Алапаевское автотранспортное предприятие, дорожный участок ЖКХ, межхозяйственный лесхоз, горсеть, районные электрические сети, автобаза № 17, ОАО «Нейва», завод ЖБИ, Алапаевский филиал «Уралтелекома», ПМК поселка Заря, спецколонна № 1331, ОМТС «Свердлеспрома», ООО «Тандем» – вот тот, очевидно, не полный список предприятий и организаций, руководителей и коллективов, которых Иван Данилович благодарит в своем дневнике за оказанную при проведении реставрационных работ помощь.

Это был огромный труд, совершаемый всеми вместе, всем миром.

Огромный труд, совершенный в невозможно трудных условиях.

И ныне Свято­Троицкий собор – величественный белый пятиглавый корабль – снова, как и век назад, простирает к небесам ладонь мачты­колокольни.

…В 1994­м Иван Данилович, вернувшись «из Америки», на встрече в селе Арамашево скажет слова, которые тогда звучали как предостережение, а сегодня звучат как его духовное завещание всем нам.

 – Имейте в виду! Меня очень­очень беспокоит сохранение нашей культуры. Нашей нацио­нальной культуры. Имейте в виду, есть много таких господ, которым хочется разрушить нашу культуру. Чтобы у нас в памяти ничего не осталось. Имейте в виду, вся моя работа направлена против этого.

Нам надо беречь наши русские гены, они создавались в нас тысячелетиями. И все, что я делаю, я делаю для того, чтобы наши гены сохранились. Будьте добры, у меня большая к вам такая просьба – постарайтесь своим детям, внукам, правнукам привить что­то родное наше, русское.

У нас богатейшая культура, русский дух – нет нигде такого, это богатство наше, созданное тысячелетиями. Я побывал в Америке, знаете, в Америке национальной культуры нет. Нету! Америка – страна эмигрантов. В музеях у них собрана со всего мира культура, но своей культуры нету.

Так вот, имейте в виду – растеряем мы наши культурные гены, всё, ноль нашей нации.

Имейте в виду…

(Дневник И.Д. Самойлова цитируется по книге М. Пиняевой «Реставрация памяти»)